Семейные ценности – это фотография, где он, она, ребенок и домашнее животное, например собака. Вот такая благодать. И если убрать с фотографии кого-то из представителей гомо сапиенс, то благодать будет, без сомнений, неполной. А если собаку?
Одни говорят: «Собака — это не человек, так что будьте проще». «Конечно-конечно, — подхватывают другие, — собака — это не человек, а намного лучше».
Я не знаю, кто из оппонентов прав. А вы?
Джефф
Из-за поворота неожиданно появился нехороший человек, от которого пахло алкоголем. Рядом с ним трусила облезшая полуболонка, которая при виде нас с тобой отчаянно затявкала, срываясь на визг. Ты поспешно рванула меня за поводок. А я, между прочим, обиделся. Ты зачем меня рванула? Я что — полезу с ней драться? Разве я так похож на полуболонку, хозяйка?
Хочешь, я расскажу тебе, что она говорит? Она визжит: «Смотрите все, какой у меня крутой хозяин! У меня самый крутой на свете хозяин! Когда мой хозяин вас всех заберет, я буду ему помогать, и мы с ним вместе будем самые крутые, понятно?» Вот приблизительно этот текст, если убрать неприличные выражения, сейчас и пытается прогавкать эта невзрачная тявка. Ты, Полина, всерьез думаешь, что я стану обращать внимание на этот мелкособачий бред? Давай мы с тобой лучше тихонько посмеемся над убогими. А еще лучше — давай не будем ни над кем смеяться, а поедем на озеро. Ты будешь бросать летающую тарелку, потому что мне нужно быть в форме. А я буду заставлять тебя бегать вместе со мной, потому, что тебе нужно быть в форме тоже. А потом мы с тобой плюхнемся в воду, и будем сидеть там час или даже два. Ты, конечно, будешь приближаться ко мне в воде очень осторожно, не понимая, что я скорее утону, чем поцарапаю тебя когтями, пусть даже и случайно. А потом я подойду вплотную к твоему полотенцу, стану отряхиваться, а ты будешь кричать на меня, чтобы я отошел в сторону. Но я сделаю вид, что не понимаю, потому что знаю — ты не сердишься. И, между прочим, я иногда тоже могу покапризничать. Я ведь не злоупотребляю этим, как всякие полуболонка, правда?
А потом мы устроимся под деревом, ты поделишься со мной вкусным бутербродом, я положу тебе морду на колени, и мы будем смотреть, как по воде непонятно почему идут круги. Наверное, из-за этих мелких зверюшек, которых мне никак не удается поймать зубами... Мы с тобой долго так просидим — ты можешь смотреть на воду бесконечно, а значит, и я тоже.
Я не знаю, о чем будешь думать ты, но я буду вспоминать, как вот точно так же клал тебе морду на колени, будучи еще совсем глупым, как взрослая полуболонка, щенком. Ты рассеянно чесала меня за ухом, и все становилось правильно. Я уже давно не щенок, и даже в последнее время стал что-то не очень хорошо себя чувствовать, но когда ты привычно-рассеянно снова чешешь меня за ухом, все снова становится правильно.
А этот мужчина... Знаешь, даже если бы я умел говорить по-человечески, я ни за что не сказал бы тебе, что этот человек — плохой. Никогда бы не сказал. Потому что я тебя, во-первых, слишком люблю, чтобы причинить тебе боль. А во-вторых, ты всегда права. Даже когда ошибаешься.
Полина
Я хотела, чтобы у меня была собака, сколько себя помню с самого раннего детства. Впрочем, «хотела» — это слабо сказано. Я притаскивала домой каждую псину, по той или иной причине сочтенную мной бесхозной. Тянулась погладить каждую собаку, встреченную на улице, невзирая на размер и породу. Залистала до дыр все книги по собаководству в школьной библиотеке.
Родители не разделяли моего энтузиазма. Кажется, им было вполне достаточно двух работ, дома, троих детей и общественной нагрузки по партийной линии. Щенки безжалостно выдворялись за порог, поглаженным собакам выносился суровый приговор «Поля, отойди, у нее блохи» (владелец одного мастифа, очень холеного и породистого, пытался что-то возразить, но от возмущения на него напала страшная икота. Надеюсь, сейчас с ним все нормально).
Но в пятнадцать лет я взбунтовалась. Заявила родителям, что ни в какой десятый класс я не пойду, а поступлю в зоотехникум, выучусь на ветеринара и у меня будет столько собак, сколько я захочу. Родители сначала покричали, потом повзывали к моей совести, но в итоге сообразили, что я настроена серьезно, и согласились на собачку дома, только в техникум не ходи, непутевая дочь, доучись спокойно. Естественно, с условием, что заниматься собачкой, кормить, выгуливать и убирать я буду сама. «И если мы, хоть раз увидим ее в спальне — выставим за порог обеих. Понятно?» — «Понятно», — кричала я, боясь спугнуть свое счастье. Я бы и на манную кашу с комочками вместо завтрака, обеда и ужина согласилась. И не пожалела бы об этом ни разу.
Надо отдать должное моим родителям, их слова никогда не расходятся с делом: щенок появился в доме через неделю после этого разговора. Они, кстати, как-то незаметно для себя втянулись в обсуждение породы, имени и места для подстилки и мисок. Отец взялся выгуливать щенка ночью, а к маме Джефф подлизался, чуть ли не с первой секунды, и гонять его с родительской кровати на самом деле пришлось мне. В итоге, когда через два года я собралась переезжать в Киев, чтобы поступать в институт, Джеффа ни в какую не хотели отпускать со мной.
— Поля, не придумывай. Ну, как ты себе это представляешь? С собакой, в чужом городе, на съемной квартире? Ты все равно будешь приезжать на выходные, Джефф тебя дождется.
— Мама, нет. Мы с Джеффом расставаться не собираемся. Правда, Джефф?
Пес вывалил язык до пола и заколотил хвостом.
Уехали мы все-таки вдвоем. Мотались по съемным квартирам, несколько недель прожили в общаге, а одну ночь так и вовсе на железнодорожном вокзале, но не расставались, ни на день. Ко мне прилипло прозвище «дама с собачкой», но я совершенно не обижалась.
Так прошло десять лет. Я нашла работу, окончила институт, выросла, как специалист и, наконец, начала зарабатывать, столько, что смогла позволить взять квартиру в кредит. Джефф же в свою очередь взял полтора килограмма медалей на выставках и соревнованиях, наделал почти сотню щенков, потерял к процессу всякий интерес и превратился в грузного пожилого пса с седой мордой.
А Юрка... Да, я знаю, что он не любит Джеффа. Но у них, в конце концов, нормальная среднестатистическая мужская ревность, я понимаю это и не вправе осуждать, ни одного, ни второго. Рано или поздно они поймут, что я люблю их обоих. И так же я уже совсем скоро буду любить своего сына.
Юрий
Меня от него тошнит. Меня тошнит от него. И не только в переносном смысле, но и в самом прямом. Что в этом мире может быть ужаснее запаха старой мокрой псины? В сотый раз я поймал себя на том, что запихиваю в себя объективно бесподобную Полинкину кулинарию через силу, стараясь повернуть нос к распахнутому окну и не вдыхать этот тошнотворный запах, которым, кажется, пропахли даже тарелки.
А сын? Он родится уже через несколько недель, он должен с рождения привыкать к этому ужасу? Почему Полина не желает меня слушать? Ведь, если объективно, собака — наш единственный повод для ссор. Старое, облезшее, больное яблоко раздора, которое меня на дух не переносит. Впрочем, это взаимно.
Нет, я честно пытался. Кормил его и гулял с ним, когда Полина уезжала. Я даже лапы ему мыл, чтобы не следил по квартире, но я не понимаю, почему моя жена получает удовольствие от этих процессов? И никогда не пойму. Это собака, это не человек.
За окном ночь, супруга на сносях, но она не дома. Она в ветеринарной клинике с утра. И я, конечно, сейчас поеду туда тоже. Я сегодня уломал инвестора, я сегодня свернул две горы и повернул десяток рек вспять, сейчас хочу полежать с бокалом виски на диване или без бокала, но — полежать. Но этого не будет. Потому что я сейчас доем через силу, вымою посуду и поеду за женой.
Полина встречает меня в холле клиники и отчаянно хватается за мою руку. Господи, какая она бледная...
— Что случилось?
— Началось, — шепчет жена и кивает на живот.
Я хватаюсь за голову, а дальше — как в тумане. Скорая, каталка, строгие медсестры — властелины мира, Полинкино тихое «я боюсь», мое глупое «все будет хорошо», и ее увозят в глубину тусклого коридора.
Я сижу в приемном покое, тупо смотрю на бездарный рисунок в раме напротив и не помню, о чем думаю. Из ступора меня выводит звонок мобильного. Мальчик, три шестьсот, все в порядке, все здоровы. Я не успеваю закричать «ура», я не успеваю расцеловать весь мир, когда Полина просит уехать из роддома и забрать Джеффа из клиники... Какой Джефф? У меня родился сын!
Но я, конечно же, еду. Потому что я очень люблю свою жену.
Ветеринарный врач по имени Лариса избегает встречаться со мной взглядом. Все плохо. Собака старая, паралич задних лап, видимо, постоянный. Джефф — очень тяжелый инвалид, ему нужна длительная реабилитация, огромные финансовые затраты и никаких гарантий.
— То есть его нужно будет носить на руках на улицу? Или существуют памперсы для старых собак? — я уже почти кричал.
— Ну, — замялась Лариса, — зачем же так? Вы можете сделать для него тележку, на которую крепится задняя часть тела. Собака может быть очень активной и прожить еще несколько счастливых лет. Это уже немало.
Я смотрел на лежащего Джеффа, Джефф смотрел на меня. В его взгляде была настоящая, человеческая ненависть. Мне стало не по себе, и захотелось немедленно отвести глаза от стола. Но Джефф отвернулся первым. Теперь он смотрел в окно и тоскливо завыл. Могу поклясться, он звал Полину.
— Что скажете? — подала голос Лариса.
— Мне нужно подумать, — ответил я и быстро вышел из кабинета.
Собственно, решение я принял уже давно, просто мне надо было хоть на пять минут остаться в одиночестве, перед тем как это решение озвучить.
— Ну, что вы скажете? — вышла ко мне Лариса примерно через час.
А я поднялся и твердо сказал: «Да».
Вместо эпилога
По зеленой аллее бульвара шла молодая пара с коляской. Женщина чуть наклонилась к ребенку и тихонько щебетала с ним. Мужчина шел рядом и с ревнивой улыбкой наблюдал за процессом. А навстречу паре бежала собака. Большая, серая с подпалинами, вислоухая и в ошейнике. Видимо, оторвалась от хозяина и решила пробежать пару сотен метров в одиночестве.
Мужчина и женщина отреагировали на появление собаки по-разному. Она, словно узнав, подалась всем телом к ней. Он, резко вцепившись рукой в свою спутницу, отпрыгнул за коляску и начат истерично кричать.
Собака опешила. Присела на полусогнутых лапах, неуверенно гавкнула, потом развернулась и побежала прочь. Мужчина тоже развернул коляску, и супруги молча, пошли в обратную сторону. Друг на друга они старались не смотреть. Ребенок в коляске заплакал...
Этот разговор, может, с небольшими вариациями повторяется у них почти каждый вечер.
Он: «Полина, в чем дело, что происходит?»
Она: «Все в порядке, Юр».
Он: «Но я, же не идиот. Я же чувствую, что между нами стоит стена. Ответь мне — откуда она взялась и как ее разрушить?»
Она: «Да какая стена? Что ты глупости говоришь-то?»
Он раздраженно уходит в кухню, она кормит ребенка.
И так — почти каждый вечер. Может, с небольшими вариациями.
Просто Полина знает, что Джеффа можно было спасти, но муж принял решение — усыпить.
А Юрий боится поверить, что Полина это знает.